Фото автора
«Сколько ж нужно мне вина, чтоб из памяти прогнать и забыть мечту свою шальную…»
Водка в армейской фляжке заканчивалась. Я стоял на коленях на сырой от робкого ноябрьского снега земле и, утирая ружьём текущие слёзы, разговаривал со своим Заливаем…
Девять дней назад здесь, между этих двух кудрявых ёлочек, под большой сосной я закопал своего лучшего друга, своего дорогого Заливая. Нет, в тот страшный день я похоронил не просто любимую гончую, я похоронил нечто большее… свою мечту!
У каждого человека в жизни есть мечта. У большинства она высокая, чистая и прекрасная. У меня тоже была своя мечта. «Приземлённый ты человек, – говорила мне жена, – я тебя про мечту спрашиваю, а ты про какую-то собаку». Всё дело в том, что моей самой сокровенной мечтой была гончая. Блёсткая, голосистая, вязкая, гончая-мастер. Собак в нашей семье держали всегда, но таких, как мечтал я, не было. О них можно было услышать только из рассказов дедушки или прочитать у великих гончатников прошлого: Кишенского, Пахомова, Казанского. Собаки моего дяди, с которым я постигал науку гона, были, мягко говоря, далеки от идеала. По чернотропу они гоняли до первого скола, были страшно недокормлены, стомчивы, да и голосами не блистали. И хотя я много помогал Василичу в нагонке, всё равно, это чужие собаки. Я же мечтал о своей, выращенной с выжлёнка, такой, чтобы любила меня больше жизни, находила в лесу после долгого гона, была верной и надёжной.
Фото автора
Я стал взрослым, получил образование, завёл семью. Охота с гончими по-прежнему оставалась моей любимой, я даже закончил кинологические курсы, получил звание эксперта по породам гончих. Работая охотоведом в Московском обществе охотников, я курировал около пятидесяти гончих собак, принадлежащих этой организации. Но своей, выращенной с месячного выжлёнка, не было. Мечта жила внутри меня. Воплотить её мешали жилищные условия и работа. В квартире я держал легавую, чтобы завести гончую-мечту, надо было уехать в деревню.
О своей мечте я не забывал никогда. Бывало, сколются после первого круга дядины собаки и бегут быстрее к хозяину – помогай. Вот тут-то я, забросив ружьё на плечо, давал волю своим мыслям. Уж моя-то не бросит, моя-то до убоя гонять будет! А сколько раз, охотясь на пролётную утку по Клязьме, я останавливался, заслышав яркий гон чужих собак на том берегу, и, сорвав с головы фуражку, утирал навернувшуюся от фантастических звуков слезу. Кто знал, что творилось тогда в душе страстного гончатника?..
И вот наконец, моя мечта пока ещё в виде неуклюжего месячного пегого выжлёнка появилась в нашем деревенском доме. Нет смысла описывать все хлопоты, которые доставляет щенок своему хозяину, пока не превратится в молодую собаку. Мечта росла, крепла, превращалась в настоящую гончую. Заливай, а имя это было придумано ещё задолго до появления собаки на свет, к годовщине своего рождения превратился в красивого выжлеца.
Пораньше закончив в том году весеннюю охоту, я с первого мая принялся за нагонку своей мечты. Как сейчас помню день двадцатое мая: на вечерней заре в лесу у Глубоцкого озера мой выжлёнок погнал с голосом! Семь минут длился тот первый гон по беляку. Счастью моему не было предела. Я ликовал, душа рвалась наружу. Таких радостных минут в жизни бывает немного. Забыв о всех правилах нагонки, я взял на поводок крутившегося на сколе выжленка и буквально и буквально побежал домой. Ай да Заливка, ай да умница, погнал! Да голосок какой! Фигурный, с заливом! Мечта начала сбываться.
Несмотря на поздний час, был поднят на ноги старый Василич, ибо кроме него сейчас никто не мог понять моего счастья. За чаркой водки, выпитой на лавочке в садочке, опытный охотник разделил мою радость. Ах, что это были за времена!
Дальше всё как по маслу. Восемнадцать, двадцать две, тридцать минут гона. Вот, правда, после первого получаса скол обычно не выправлялся, несмотря на все наши старания. Я не унывал: придёт чернотроп, станет легче выправлять скол и всё получится. Иногда, правда, случались заморочки. Явно натёкший выжлец уходил без голоса и пропадал где-то час, а то и два. Я страшно нервничал: как охотиться с такой собакой, где она, что делает? Вдруг помойку разоряет или под поезд влетела, а я стою тут и не знаю, что делать. Уже позже, по снегу, я понял, в чём дело. Будучи настоящим красногоном, Заливай проявлял необычайную вязкость по лисе.
Стоило ему натечь на старый, но хотя бы ещё немножко пахнущий лисий след, он мог уйти по нему очень далеко, добирая зверя аж за два-три километра и там за слухом гонять. Слава Богу, у выжлёнка была ещё одна хорошая черта: если во время гона он длительное время не слышал и не видел хозяина или зверь удирал напрямик, умная собачка возвращалась к хозяину. Со временем такие отлучки стали продолжительнее, но я сумел выяснить «резерв» Заливая. Он бросал гон и приходил к тому месту, где видел меня последний раз через три часа после помычки. Таким образом, если гон был за слухом и я не знал, где его искать, оставалось одно: ждать на месте расставания. Но такое понимание собаки далось, ой, не сразу. И сколько томительных минут, полных тревоги и даже страха пришлось пережить, ожидая своего вязкого выжлеца.
Люди мучаются вопросом: что такое счастье? Для меня в те дни всё было предельно ясно. Счастье – это когда после трёх часов полного неведения, непонимания, расстройства и страха, после трёх часов пустого болтания по лесу и потери всех надежд вдруг раздавался топот, треск кустов, мелькала пёстрая рубашка и слюнявая морда моего Заливая, моей собаки-мечты, тыкалась мне в лицо и принималась лизать его, радуясь долгожданной встрече. Да, тогда я знал, что такое счастье.
В начале октября был добыт первый заяц. К концу этого удивительного месяца Заливай гонял косых уже больше часа, решив тем самым проблему того злополучного первого серьёзного скола. Дни, проведённые с выжлецом в поле, становились чудесными. Некоторые из них запомнились на всю жизнь.
Тихий пасмурный октябрьский денёк. В мелятнике под Омутищами выжлец явно натёк на жировку. Он крутится здесь уже полчаса. Мы с братом вытаптываем каждый кустик в надежде поднять запавшего беляка, но вскоре теряем веру в успех. Списывая неудачу на неопытного первоосенника, пытаемся отманить выжлеца и направить в сторону большого леса. Вязкая собачка никак не хочет бросать ночной след, и мы вынуждены идти одни, надеясь, что выжлец вскоре нагонит нас. На развилке лесной дороги решаем всё же дождаться упрямца. Достаём термос и закуску. Уже закончена трапеза, а собаки всё нет. Негодуя, я даю сигнал в охотничий рог. Нет. Мы уже начинаем волноваться, когда слабый южный ветерок доносит до нас заливистые звуки.
Наспех побросав пожитки в рюкзаки, бежим к еле слышному гону. Километровый кросс, и вот уже слаборазличимые звуки перерастают в яркий гон. Соседний с мелятником ельник весь заполняется чарующими звуками фигурного голоса гончей. Зайчишка на небольших кругах уходит к Омутищам. Я успеваю добежать до своего любимого лаза, когда гон поворачивает на меня. Место действительно красиво: небольшой лес-карандашник плавно поднимается на бугорок, уступая место корабельным соснам и кудрявым елям… Я всегда любуюсь этим уголком моей дорогой России, а сегодня моё очарование усиливается прекрасными звуками гона! Мгновение, другое, и цвелый зайчишка мелькает в карандашнике…
Конец декабря выдался ясным и морозным. Уже больше часа Заливай гоняет зайца в болоте у чёрной речки, а я никак не могу перенять косого. Очарованный музыкой гона, я всё время пытаюсь быть под собакой и ношусь, утопая в сегу по мокрому ельнику. Всё ещё не могу поверить, что мой первоосенник гоняет по снегу два-три часа и самостоятельно выправляет все сколы. Пытаюсь помочь, а вместо этого только оттаптываю зверя. Но вот, наконец, длительный скол. Нахожу это место и пытаюсь разобраться в следах. Подбегает выжлец, и мы вместе лазаем по болоту. Вдруг прямо из-под моей ноги взлетает белая молния, а повисший с диким рёвом на хвосте у зверя Заливай мешает выстрелу. Гон возобновляется с новой силой и уходит к бору. Вконец измотанный я присаживаюсь на поваленную берёзу и достаю термос с обжигающим чаем.
Я перекусываю под мелодичное эхо удаляющегося гона и думаю о том, что моя мечта сбылась: выжлёнок гоняет третий час, я наслаждаюсь его голосом, ожиданием зверя, могу даже дать себе лёгкий отдых, зная, что пёс не бросит гонять. Свежий морозный воздух, яркое солнышко, красота окружающего леса… Из умиротворённого состояния выводит меня яркий гон, явно пересёкший Чёрную речку и направляющийся теперь на меня. Я только успеваю встать и взять в руки ружьё, когда косой, преследуемый настойчивым гонцом, вылезает на верный выстрел…
Пёстрая тропа в конце октября. Несмотря на мороватый гон, мой Заливай, идущий уже по второй осени, демонстрирует великолепную вязкость. Первого зайца я убил через полтора часа после помычки, второго брат взял, когда гон перевалил за двух часовой рубеж. Наш настойчивый выжлец снова в полазе, и по тому, как яростно рыщет он по лесу, мы чувствуем, что вернёмся домой по-тёмному. Вот на краю просеки яркая помычка. Неистовый гон наполняет соседний ельник. Я знаю этот голос Заливая, так потомок великого Шайтана Медведева гоняет по красному. Ярость, страсть и сила слились в воедино в голосе выжлеца.
Ошалевшая от страха лисица вскоре выскакивает на просеку, где получает заряд единицы из ружья брата. Но зверь не падает, он ковыляет в ёлки. Гон на мгновение прерывается, затем возобновляется с новой силой и вдруг переходит в рёв, крик и рычание. Забыв обо всём на свете, я стремительно пробираюсь через густые лапы елей и вскоре нахожу своего Заливая, мёртвой хваткой вцепившегося в живую ещё лисицу…
Охота с гончей стала не просто занятием. Она стала образом жизни. В дни, когда собака отдыхала, я не переставал думать о гоне, готовиться к предстоящей охоте, продумывать новые маршруты, перечитывать гончатников-классиков. Все житейские проблемы отошли на второй план. Я жил охотой с гончей. Но счастье не может быть вечным. Всё оборвалось серым ноябрьским днём.
Накануне лёг снежок. Серый крохотный зайчонок, которого Заливай раскопал на краю самого поля, спутал все карты. Мы хотели идти влево от Омутищ к Чёрной речке, а этот шалопай утащил нас вправо и начал лазить мелятником почти у самой железной дороги. Боясь, что зверёк выскочит на пути, я на очередном сколе взял выжлеца на поводок. Было потеряно уже много времени и идти по намеченному с утра маршруту казалось нецелесообразным. Мы двинулись к просеке, недалеко от которой гудело Горьковское шоссе. Вскоре мы наткнулись на свежую заячью жировку. Брат встал на просеке, а я на лесной тропинке, невдалеке от жировки.
Сомнений не было: сейчас выжлец помкнёт. Яркая помычка и пристальный гон. Заяц пролезает в ста шагах от меня и по дуге обходит брата. С интервалом в полторы минуты за ним, щедро отдавая голос, проходит Заливай. Гон направляется в сторону шоссе и вроде бы сходит со слуха. Мы ждём, когда заяц сделает круг и пролезет рядом с лёжкой. Проходит минут сорок, а гона всё нет. Брат начинает волноваться. Я же абсолютно спокоен: тысячу раз гоняли в этих местах и ни разу зверь не переходил шоссе.
– Сколется – придёт, давай, брат, чайку пока попьём.
Но Сергей встревожен не на шутку и, отказавшись от чая, идёт по гонному следу. Мы договариваемся так: если Заливай гоняет на той стороне шоссе, то брат выстрелит один раз в воздух, а если пёс придёт ко мне, я потрублю в рог. Почему тогда сердце не подсказало мне о беде? Я спокойно пил чай, а мой лучший четвероногий друг уже был мёртв. Никакого предчувствия. Странно.
Спаянный дуплет отозвался неприятным холодком в груди, после второго такого дуплета затряслись колени, пересохло во рту и земля предательски поплыла под ногами… Я уже всё понял, а брат дуплетил и дуплетил. Одной рукой подняв ружьё вверх, я раз за разом нажал на курки и, не услышав собственных выстрелов, бросился к шоссе. Сергей шёл навстречу, бережно, как ребёнка держа на руках безжизненное тело моей мечты. Он аккуратно положил Заливая на снег, и тут я увидел небольшую рану в области виска. Моя мечта оборвалась под колёсами автомобиля во время яркого гона. Я опустился на колени, уткнулся лицом в голову моего дорогого Заливая и горько заплакал…
Так получилось, что за девять дней, прошедших со дня гибели моей дорогой собаки, снег не растаял и не выпал вновь. И вот теперь, стоя рядом с могилой своего друга, я, страшно опухший и небритый, тупо смотрел на следы, оставленные Заливаем последний раз в жизни и утирал слёзы, накатывающиеся одна за другой. Нет, эти дни я не жил. Один сплошной кошмар, даже водка перестала помогать. Наконец с трудом оторвав взгляд от следов, я достал из рюкзака охотничий рог и принялся трубить любимую мелодию Заливая. Вдруг я отчётливо услышал топот знакомых ног и хотел было броситься навстречу, но начавший уже трезветь мозг подсказал, что это всего лишь плод моего воспалённого воображения.
Прошло время, но рана в моём сердце не заживает. До сих пор не знаю, сумею ли я «подняться с колен»? Буду ли снова заводить выжлёнка, начинать с нуля весь этот долгий путь? Трудно. Слишком яркий свет оставил в моей жизни Заливай, слишком глубока рана, слишком хорошо было воплощение мечты.
Фото автора
Сейчас, когда я охочусь с чужими гончими и по каким-то причинам никак не могу подстоять зверя, мне кажется – это ворожит Заливай. Ревнует, не выносит измены. В такие дни я поднимаю глаза к небу и отчётливо вижу его лукавую мордочку и радостно повиливающий гонок, а в душе у меня звучат строчки любимой песни:
«Как мне жить без тебя, я всё время тебя вспоминаю, как любил я тебя, никогда никого не любить»
